— Ты почему не спишь? — спросила она, вырвавшись из его крепких рук.

— Так утро уже, — улыбнулся Ян и сдул белое пёрышко, налипшее на верхнюю губу. — Мне на службу пора. А ты чем заниматься весь день будешь?

— В лавку пойду, — задумчиво ответила Рузя, соображая, чем бы сейчас позавтракать. — Сейчас кофе сварю, а ты пока умоешься. У нас вчерашняя колбаса осталась и хлеба кусочек. Он, наверное, засох, размочить придётся.

Пропустив мимо ушей рассуждения о хлебе насущном, Ян начал тормошить Рузю по другим вопросам.

— Лавка твоя пустует за зря. Надо бы что-то в ней продавать. Что скажешь? — он задал вопрос и заглянул в глаза в ожидании ответа.

Рузя удивлено вскинула брови, но спорить не стала.

— Я об этом пока не думала, — ответила она, и на самом деле впервые задумалась о том, что же у её кавалериста, кроме жалования, за душой. Получалось, что он был беден, как церковная мышь.

Рузя подумала, что любовь любовью, но на одном его жаловании они далеко не уедут. Она смотрела на своего кавалериста: он пьёт горячий кофе — смешно морща нос, как его кобыла; жадно намазывает хлеб маслом и выхватывает большие куски колбасы; жадно жуёт, не глядя на Рузю; беспомощно оглядывается, не находя больше еды.

— Рузюнця, а у нас больше нет ничего? А отрежь ещё колбаски?

В любви он жадным не был. Никогда не просил добавки. Рузя молча подала на стол то, что оставила себе на завтрак и пошла собираться.

— Янэк, а тебя в казарме покормят? Что вам там дают? — крикнула она из спальни.

— Хочешь к нам? — засмеялся Ян. — Меня там сейчас каша с салом ждёт. Я как раз к завтраку успеваю.

Рузя тихо сплюнула сквозь зубы и вспомнила о Вене: «Где он сейчас, Венечка мой?» Рузя думала, что так глупо потратила три недели на роман с этим конюхом.

— Тебе бы только с кобылами романы крутить, — зло проговорила она.

— Рузюнця, что ты говоришь? — крикнул из кухни Ян.

— Ничего, послышалось тебе, — ответила Рузя. Вздохнула и приняла решение.

Рыночная площадь шумела людьми.

Рузя с трудом открыла заржавевший замок и вошла в лавку.

— Смазать тебя надо. Что-то быстро ты заржавел…

В полумраке помещения угадывались очертания прилавка, пустующих полок, заросших паутиной, и засохшего фикуса у окна. Воздух был немного затхлый, пахло мышами и пылью. Рузя чихнула, раскрыла настежь оба окна и осмотрелась вокруг. Она переоделась, достала из-за прилавка ведро и пошла к бювету за водой.

Рузя поставила в найденный здесь же в высокий стакан букетик цветов, сорванных по дороге, и принялась за уборку. Любопытные заглядывали в окна, а она улыбалась, махала приветственно рукой и с остервенением тёрла прилавок. Дерево впитало в себя влагу и от жары стало отдавать своё тепло. Терпкий запах сосны щекотал ноздри и будоражил Рузины помыслы.

— Эй, хозяйка, как жизнь? Что делать собираешься? — в окно заглянул рыночный сборщик налогов — тщедушный, низенького росточка и очень жадный до денег человек. Он с любопытством осмотрел помещение, задержав взгляд на белом Рузином бедре, что выглядывало из-под заткнутой за пояс юбки.

Рузя бесстыдно поставила на табурет эту самую ногу, обтёрла мокрые ладони о передник и, заглянув в глаза сборщику, ответила:

— Доброго утра! Кавалера себе нового ищу. Пан Ойербах, не желаете попытать счастья? Смотрины у меня будут. Но вы мужчина видный, вам и удачу в руки, — Рузя прогнулась, как кошка, показала пышную грудь и продолжила смеяться над сборщиком.

— Вы, пани Рузя, голову мне не дурите, — нахохлился сборщик. — Если моя Малка услышит, то попадёт и мне, и вам тоже. Он добрая женщина, но глупостей таких понимать не желает. А я к вам с вопросом, чтобы сбор рассчитать.

О пане Ойербахе и его доброй Малке по рынку ходили анекдоты. Все, кроме самого пана Ойербаха, знали, что Малка бегает к мяснику не за телятиной, так как она у него не кошерная, а бегает совсем за другим. Но самого пана Ойербаха добрая Малка не раз гоняла через рынок за одни только подозрения, вот и боится уважаемый человек шутки шутить.

— Прошу пана простить, за ради Бога! И в мыслях не имела, — Рузя снова прогнулась, словно кланяясь, смутила пана Ойербаха и захихикала. — Чулками дамскими торговать хочу и прочей деликатной мелочью.

Сборщик поджал губы, кивнул на прощанье и поспешил от игривой лавочницы.

— Доброго утра, Рузюнця! А я иду мимо, смотрю, у тебя открыто всё, — голос Зельды так неожиданно прозвучал, что Рузя едва не свалилась с подоконника на пол. — Окна вымыть решила? Молодец какая. А мне за спасибо вымоешь?

Зельда потешалась над подругой, глядя на неё снизу вверх и прижимая к груди ридикюль.

— А ты как не на рынок пришла, — съязвила Рузя, рассматривая Зельду и не скрывая досады по поводу красивого платья, что на ней было надето. — Я уже подумала, где я? Может в театре или в ресторации? А в ридикюль ты картошку положишь? Или чеснок? Ах, да… Ты пришла купить курицу! Для того такая нарядная.

Зельда молча улыбалась и совершенно не показывала, как ей неприятны слова Рузи, которые, между прочим, сейчас слушали все, кто были по соседству.

— Можно я зайду? Или ты таки предпочитаешь орать сверху вниз? — спокойно спросила Зельда.

Рузя как-то резко запнулась, покраснела и, опустив голову, слезла со стула.

— Заходи уже. Нечего всем глаза мозолить.

Когда окна были прикрыты, а входная дверь закрыта на щеколду, Зельда спросила:

— Что у тебя случилось? Ты сама не своя.

— Я никогда не отличалась хорошим воспитанием. Ты же знаешь, — фыркнула Рузя.

— Знаю, но должна же быть причина, по которой ты орала, как публичная девка, задрав юбку чуть не на голову. Рассказывай уже.

Рузя замялась немного, но потом поведала подружке о своих планах открыть лавку, о том, что не так уж хорошо ей с кавалеристом. Неспокойно с ним. Рассказала Рузя и о том, что мечтает вернуть Веню, или узнать, где он, да самой к нему выехать.

— Хорошо, что ты о нём сама заговорила, — сказала Зельда. Она пожала плечами, как от холода, и продолжила. — Есть у меня новость для тебя. Только не хочу здесь её говорить, идём в кондитерскую — там в это время ни души, да и день будний.

— Одета я не для променада. Не собиралась никуда, — стала отказываться Рузя, чувствуя, что новость не самая приятная.

— Возьми, — Зельда